СЛОВА :: Лолита Балаян

СЛОВА :: Лолита Балаян

Я бежал со всех ног по пустому коридору и больше всего на свете боялся, что двери уже будут закрыты. Это всегда было трагедией, опоздавший лишался всего. Не было ничего хуже, чем увидеть перед собой закрытые двери кабинета мистера Аргста, потому что в это мгновение ты осознаешь свою обречённость и жалеешь о ещё не прожитом дне. Я мысленно молился, и, если бы мог, умолял бы в крике дождаться меня. Последний поворот. И я оказываюсь лицом к лицу с безысходностью. Двери заперты.

 

Лениво ковыляя за детьми, я старался не поднимать взгляда. Я знал, как все относятся к таким, как я. Ведь сам бывал на их месте, с усмешкой оглядываясь на тех бедолаг, что плелись в самом конце. К ним не было смысла подходить, они ничего не могли сказать тебе. А мы жили ради слов, ради того, чтобы их произносить и слышать. Слова были нашей ценностью и силой, а буквы – разменной монетой.

 

Мы привыкли так жить. Все начиналось с самого детства. В три года мы получали первый комплекс. Он был нелепый, очень ограниченный, с какими-то дефектными звуковыми наборами. Но для нас это было счастьем. Я помню свой первый комплекс и то, с какой гордостью принимал его. Я не представлял, как это будет, не представлял, что скажу, не знал, каким будет мой голос. Помню, руки дрожали от волнения. Отец с улыбкой положил ладонь на плечо: “Решайся”. И я решился. Я ожидал чего-то фантастического, как бывает в кино, когда они резко начинали кричать или петь, тараторить невпопад слова. Но ничего не происходило. Папа присел возле меня и взглянул в глаза. “Скажи что-нибудь”. В тот момент я забыл все важные слова, которые придумывал к этому случаю, которые казались достойными первых слов. И произнёс жалкое и тихое “как?”.

 

До самой школы родители смогли проплатить мне только скромный комплекс в 30 слов. Сначала казалось, что это безумно много. Можно было десять раз сказать “я люблю тебя”, тридцать раз на что-нибудь согласиться “да” или от чего-то отказаться “нет”, можно было прочесть вслух любимое стихотворение и после этого сказать “спасибо” слушавшему, можно было окликнуть тридцать человек. Но со временем мне стало не хватать их. Иногда я сбивался со счета потраченных слов и терял момент, когда комплекс подходил к концу.

 

В школе комплекс стал больше. Этих слов хватало на знакомства, обсуждения книг, фильмов, занятий, на вопросы и ответы. Тем из нас, кто сумел отличиться, давали премии в виде дополнительных комплексов. Я всегда с завистью смотрел на них. Мистер Аргст уделял им особое внимание, знал их по именам, и часто, встретив в коридоре, лёгким наклоном головы выражал своё расположение. Этот человек всем нам внушал трепетный ужас. Каждый день он приносил нам комплексы, и все мы считали, что у него есть огромное хранилище, где километры ящиков несут в себе миллионы слов, которые мы однажды сможем произнести. Сам мистер Аргст был молчаливым, какими бывают только бедняки. На его уроках нельзя было задавать вопросов, потому что он считал, что нет вопросов, на которые нельзя ответить самому, а значит, задавать их – пустая трата. Он хотел научить нас думать и приходить к ответам самим. Среди всех баек, ходивших среди школьников, была одна о его молодости: якобы он был чрезмерно болтливым юношей, не упускал ни одного случая вставить своё слово, просил слова на мероприятиях, частенько декламировал стихи на улицах, пошлость до которой не доходили даже самые расточительные люди. Его считали безумцем.

 

Иногда, по дороге домой, я видел, как он вилял по улочкам вокруг школы, и думал о том, как несопоставимы два образа этого человека: нынешний и из слухов. Однажды я заметил, как он подал комплекс какому-то бедняку на улице. Тот с отчаянным безмолвием стал целовать ему руки. Теперь у него было, может быть, несколько просьб, или нежностей для ближнего, или проклятий для недоброжелателя. Эта картина меня в то время поразила до глубины души, и я подумал об истинном благородстве и жертвенности безмолвия. Мне хотелось вырасти мистером Аргстом. Быть хозяином тысяч комплексов и не нуждаться в них, молчанием поучать десятки людей, но подавать слова нищим. Я часто гадал, как с ним произошла та роковая перемена, что на него повлияло. Мне казалось, за спиной этого человека должна была стоять ошеломляющая история, возможно трагичная, от которой в душе человека образуется бездонная пропасть, и, понимая, что нет слов, которыми ее можно заполнить, он перестаёт их ценить, любить, уважать. Он начинает презирать слова, они для него не больше шума, они остаются бездушными инструментами, которыми он брезгует пользоваться, и к которым прибегает лишь при крайней необходимости.

 

В тот ужасный день я опоздал к раздаче комплексов. И был обречён на день молчания и одиночества. Мне не хотелось идти на уроки, ибо стыд молчания казался непреодолимым. Я свернул с коридора. И побежал прочь. Молчать в одиночетве было спокойнее, чем молчать в сердце болтливой толпы.